карнавала не будет

[chequeredhouse]

решил себe простить отпустить додать по мелочи (и в час по чайной ложке)
так что ау, оос, пов юри, первое лицо, в процессе вот это все
алада, спасибо ♥

Виктор/Юри

как витя узнавал коллег в лицо

Я много раз себе это представлял. Несколько версий – разная степень падения.
Идеальный вариант, где мы встречаемся взглядами в коридоре ледового дворца, и Виктор наклоняется к уху спутника: это Юри Кацуки, мой основной соперник. Потом я получаю золото, он жмет мою руку, стоит на второй ступеньке пьедестала, мы равны, он уважает меня и ничуть не расстроен, в следующий раз он снова будет первым.
Есть вариант со знаком минус: я не могу связать два слова, как влюбленная школьница двенадцати лет. Виктор оставляет на плакате автограф, наклоняется к уху спутника и, натянуто улыбаясь, кивает на мое перекошенное лицо: японские фанаты самые болезные, только посмотри.
Незадолго до финала эта версия стала такой объемной, я мог ее пощупать, как говорится. Заранее почувствовать, как щеки горят. Я взял с собой любимый плакат.
Обошлось.

Самолет задержали, в первый день ледовые тренировки пропустил. Во второй чуть не проспал. В мыле прибежал в раздевалку, сел на лавку с краю, и она опасно дернулась. Размяться времени не оставалось, я приготовился получить разнос от Челестино и вытряхнул на пол коньки.
Поначалу заметил только светлую макушку Джакометти, он ближе всех стоял.
С ним у нас первый полноценный диалог случился на этапе в Бордо.
Он говорил о Викторе с парником из русской сборной, я незаметно грел уши, сидя с фужером минеральной воды за соседним столом.
Пхичит – живчик с шилом, где полагается. Дайте автограф, фото на память, мы к вам присядем, ничего? Это мои хомяки: Мерилин, Бриджит и Сон Ёк.
Мне тогда во Франции Пхичита здорово не хватало.
После десерта нас снова подняли позировать с медалями на фоне синей гардины, и Джакометти приобнял за плечи. Победа сделала его снисходительней и благодушней: что с лицом, мон шер, еще возьмешь свое золото, когда отправлюсь на пенсию, идем пить шампанское. Я пить не стал, но пошел.
Джакометти напоминал ушлого типа из романов про мушкетеров. Кулуарные сплетни, сколько сваровски оптимально для подвесок королевы под софитами, шпагу покажи и поглаживал бородку. Мне понравился Джакометти.

И в раздевалке он меня заметил:
– Юри!
– Здравствуйте, Кристоф.
Вот тогда Виктор выглянул из-за дверцы шкафчика, прикрыл голый живот, одернув майку, и сказал:
– Привет.
Я встал и ответил:
– Здравствуйте. Очень приятно с вами познакомиться.
Поклонился.
После четырех лет в Детройте Минако встретила меня на Национальных и сказала, что очень обамериканился и где мои манеры.
Перед Виктором вдолбленная с детства культура нашла выход наружу. За поклоном можно было спрятать и привести в порядок лицо.
Это был очень вежливый поклон. Спасибо, никого из сборной рядом не было. Для остальных: типичный японец с придурью.
Я вел себя прилично, не просил фото на память, автограф, рукав от олимпийки. Очень неплохо, в целом, справлялся. Решил: возьму хотя бы бронзу, тогда скромно, но с достоинством попрошу подписать плакат. Один.
Виктор сел на лавку и стал шнуровать коньки. У меня заело молнию, собачка ни туда, ни сюда, пальцы, как сосиски.
Пока мучился, Виктор с Кристофом ушли.
Стянул ветровку через голову вместе с очками. Зато вспомнил линзы надеть.
Не помогло: вышел на лед и чуть не въехал головой в бортик. Виктор прыгнул четверной флип в нескольких шагах от меня. Я видел, как лезвие высекло мелкую крошку.

После короткой я был на пятом месте. Крис на четвертом, но он всегда раскачивался ближе к концу. Виктор, понятное дело, на первом.
На его прокате выбрался к трибунам. Места выделили прямо над фотографами: почти партер.
Кульминация в конце короткой, где скрипки вступают, задуман, чтобы у впечатлительных мурашки и в носу щипало. Я никогда не подводил.
К тому моменту, как Виктор расшаркивался, подобрав букет, решил добавить в произвольную четверной лутц. На тренировках докручивал его через два раза на десятый. Но терять было нечего, а повезет – вытянул бы на третье место.
С Виктором всегда так. Повторить не сможешь, но пытаться готов до кровавых мозолей и счастья полные штаны в процессе – парадокс.
Вечером мама позвонила. Голос сиплый, значит плакала, а сама, как заведенная: все нормально, не переживай. Со мной этот номер не проходит, я сам так умею. Решил, все, приехали. В новости не заглядывал, а там мало ли: тряхнуло, самолет упал, пьяный водитель на мокрой дороге, Годзилла в Токио. Мама отнекивалась до последнего, пришлось написать Мари.
Оказалось Вик-чан умер, собака моя. Почти пять лет не видел. Почти пять лет толком дома не гостил. Хотел с первым золотом вернуться. С первым значимым. Не с пустыми руками. Чтобы: смотрите, все не зря. Я – не зря. Каждый год думал, в прошлом думал особенно много, когда слил первый этап Гран-при. Потом непонятно стало, за что стыдно больше: за то, что побед за пределами страны нет, или что начал забывать, как отец выглядит.
Накрутил, так, что и трубку брать перестал. Стало еще хуже. Из замкнутого круга самобичевания, который спиралью уводил на дно, вывела Минако. В Нагано пришла в номер со своим мини-баром, приперла к стенке и доступно объяснила, где я не прав. Я был не прав куда ни глянь и обещал приехать при первой возможности.
А Вик-чан уже умер.
Я открыл заброшенный фейсбук, в альбоме нашлись древние фото из старшей школы. Вик-чан и Юко, Вик-чан на берегу, в песке, ест кузнечика, Вик-чан сорвал растяжку с именем Виктора и прилег на ней вздремнуть. Потом глаза начали болеть.

Подождал, пока Челестино уснет, и вниз. В ресторан, в темный угол, где нет людей и лампа тусклая. Взял мяса какого-то жареного, жирного.
Телефон завибрировал сообщением от мамы: будь аккуратней.
Пусть Виктор будет аккуратней, собаку в его честь звали. Так себе примета. Представил, как прихожу к нему с этим, веселей не стало.
Ел и жалел себя. В металлической салфетнице плющило отражение моей жующей рожи.
Когда в пустой ресторан зашел Джакометти, живот противно заныл: следом Виктор зайдет. Следом зашел Майкл, его сестра, девушки какие-то – их я не знал. Виктор зашел последним – дамам дверь придерживал. Я решил сползти под стол и умереть там от стыда.
Юри Кацуки – второй с конца, пришел ночью тайком от своего тренера пожрать жирного и мучного. Им плевать, сказал я себе, им совершенно плевать на твои диеты, твои успехи, неудачи и вообще.
Подождал, пока они уткнутся в меню, позвал официанта и задушенным шепотом попросил счет. Официант хорошо поставленным голосом спросил, завернуть ли заказанную вторую порцию с собой.

Тяжесть в животе осталась со мной на весь следующий день. Под костюмом зверски зачесалась лопатка, потом подвернулась нога. Я не вывез нормально ни одного прыжка. Про лутц даже не вспомнил.
Блеял что-то в микст-зоне, чувствуя, как наливается гематома на бедре, остальное не так болело. И хорошо, подумал, что показательный катать не придется. Хорошо. Паршивый у меня показательный, сырой.
Новостные ленты практиковались в остроумии. Последнее место – последний сезон в карьере. Последний шанс последнего самурая.
Челестино взбеленился: не смотри. Я сказал, что читаю про Виктора. Про Виктора писали много приятного, спекуляции по поводу его ухода притихли. На крупных планах Виктор улыбался. Такой красивый, что под веками пекло. Или нервишки просились наружу. Я обещал себе сперва позвонить родителям, чтобы не скрипеть в трубку привычной маминой скороговоркой: все хорошо.

Юри? Юра? Я затормозил так резко, что собственным чемоданом на пятку наехал. Рядом с Виктором шел юниор, которому я чуть лоб в туалете дверцей не расшиб. Плисецкий словно дожидался у закрытой кабинки, когда прилетит. Оторопел, хмурился, я извинялся.
Лицо злое. Длинные волосы, ниже скул и светлые. Первая мысль: отращивает, как у Виктора в шестнадцать. Глупость, конечно, а у меня бы могло ума хватить. Представляю себя в средней школе с осветленными патлами, пуделем и учебником русского под мышкой. Такеши бы умер от смеха.

Виктор у выхода стоял. Подойди прямо сейчас, подумал я. Потом расклеишься, показательные в интернете посмотришь, на банкет не пойдешь. И что тогда, когда еще? Тубус с плакатом лучше не доставать, но фото на память можно. Хуже не будет.
Челестино и Морука зацепились языками. Кацуки, колледж, карьера. Лучше всего слышно было, как Фельцман рокотал. Грозный, фактурный мужчина, гениальный тренер. Я иррационально робел перед ним и восхищался. Вслушивался в обрывки русской речи, пялился, забыв о приличиях.
Виктор обернулся, заметил меня и кивнул.
Рука дернулась сделать принт скрин.

как пилон не завезли

«Хотел выступать на одном льду» звучит в меру претенциозно и соревновательно – нормально звучит. «Хотел спать в одном отеле» попахивает стереотипами: сталкерство, хентай, ношеные трусы в автоматах. Я не то чтобы хотел, даже не думал раньше и теперь не собирался.
Принял душ и заклеил любимую мозоль. Протеиновый батончик, обезжиренный кефир, витаминами закинулся – задним числом совесть мешала нормально пожрать. Посчитал пульс и врубил в наушниках монотонный бубнеж: надо радоваться, не надо напрягаться.
В общем, как мог, оттягивал момент, когда нужно будет взять в руки себя, потом телефон и ответить на накопившиеся ободрения, сочувствия и одно обязательное поздравление от бестактной оптимистки тети Мамоко, которая никогда не смотрела трансляции.
Сразу только сообщение от Юко открыл: «Мы с тобой. В следующий раз все обязательно получится!». Милая Юко. А я опасался и ждал вопроса про Виктора. Больше ждал, оказывается.
Перед глазами все эти годы стоял образ девчонки из старшей школы: высокий хвост, голубая юбка по колено. Тогда представляли, как окажемся на Олимпиаде. Как медали обязательно. Как с Виктором четверной флип уже после гала, рисуясь перед шумными трибунами, и конфетти, и пятна светомузыки на темном льду.
У меня-то в голове картинка застряла на репите, а Юко замуж вышла. Попробуй помнить о чужих заморочках на почве детской мании, воспитывая тройню и Такеши.
Про Виктора никто не спросил: ни Юко, не неожиданно деликатный Пхичит. Может, выводы сделали. Как твоя мечта, Юри? А, нет, не отвечай, по национальному телевидению показали, что ты весь лед задницей протер, жирного идиота кусок.

Челестино милосердно отложил разбор полетов до возвращения на базу, но запись проката прислал. Я не враг себе и открывать не стал, зато Stammi Vicino – дивное дитя любви итальянской оперы и Сэма Смита – пересмотрел, потом еще дважды. От раза к разу ничего не менялось: Виктор продолжал отталкиваться ото льда, будто не прикладывал к этому никаких усилий, слепил эполетами, кое-где откровенно скучал лицом.
Пхичит столкнулся с богом на Скейт Америка. Это его слова.
С банкета вывалил десяток селфи. Гуанг Хонг и распальцовка во имя луны. Попович и бауэр на танцполе. С каждым кубком соцсети Пхичита заметно прибавляли в популярности.
Фото с Виктором обнадеживало. Я видел его примерно двадцать тысяч раз плюс-минус, потому что сохранил и открывал иногда или часто. Виктор широко улыбался, закинув Пхичиту руку на плечо. Виктор всегда улыбался, всегда обнимал. Попробуй иначе, схлопотав клеймо «Никифоров всегда добр к своим фанатам».
В тегах Пхичит отметил Виктора и тяжелое детство Кацуки. Игрушки, прибитые к потолку. К потолку не прибивал, кстати, неудобно было. Но с плакатов над кроватью Виктор все равно смотрел сверху вниз.
Я как-то ляпнул лишнего на пресс-конференции, с тех пор шутка не устаревала. Хотя какие уж тут шутки. Российские источники до сих пор злоупотребляли пассажем «Японский фигурист Юри Кацуки начал карьеру, благодаря детскому увлечению Виктором Никифоровым». В защиту прессы можно сказать, что больше обо мне писать было нечего. И что не соврали. Начал, благодаря детскому, продолжил, благодаря юношескому, дальше – лучше.
За вечер не только инстаграм Пхичита перелопатил. У Сары нашел даже собственную унылую рожу с последнего этапа: вместо глаз загадочные блики от очков, замявшийся воротник.
Лучше бы костюм погладил.

В день Икс Челестино оставил меня у стола с шампанским: «Взбодрись».
Как будто первый день знакомы, честное слово. Конечно, при нем я почти не пил, но в репертуаре Пхичита имелись занятные истории про мои страстные и недолгие, полные боли по расставании, отношения с игристыми винами.
На трезвую голову столик российской сборной казался окруженным колючей проволокой. На подходах пограничники с овчарками остановят и попросят предъявить документы и сертификат федерации. Джакометти никто не остановил.
Как-то после незапланированного обильного ужина мы с гуглом поставили диагноз: самозванец. Хороший синдром, жизненный. Тебе тут не место – заголосило, стукнуло в темечко изнутри, я легко согласился.
Выпить захотелось страшно.
Так я пил, пока вещали спонсоры, чиновники и конферансье на ломаном английском. Потом музыку включили.
Знающие люди говорят, с координацией у меня порядок: пока рот не открою, никто не знает, что я в хлам. Возвращался к своему столику за добавкой, когда потолок пошатнулся, стулом тюкнуло под колени.
– Иди к нам, Юри, – улыбнулся Джакометти.
– Юри, – с короткими гласными, очень по-русски произнес Виктор. – А мы говорили о тебе.
– Вот, кто всю жизнь лирику катает!
– Не нужно?
– Нужно, – успокоил Виктор и поставил локти на стол. Как будто в самом деле заинтересовался этим обреченным на провал разговором о провальной карьере. Провал.
– Но давай в другой раз танго, например.
– Фламенко…
– Вот такое поставь, как только что делал, – Джакометти изобразил широкий жест обеими руками. Я прикрыл глаза: никто не хочет знать, что по пьяни на танцполе вытворял, Крис. – У меня видео есть.
– Пожалуйста, нет.
– Почему нет, когда да. Ты посмотри: экспрессия, пластика, секс!
– Секс, – повторил Виктор. – Ты попробуй.
Контакты отошли. Кланяться было бы не к месту, стол мешал.
Я обещал, что попробую, и мы пожали друг другу руки, и кто-то разбил. Как будто мы спорили, но мы не спорили, я просто был на все согласен. И немного зол на того, кто заставил нас расцепить пальцы. Что за манера лезть, когда не просят?
Попович встрял на русском, и Виктор начал живо ему отвечать, указывая то на меня, то на танцующих девочек в коротеньких коктейльных платьях.
Я следил за редкими взмахами пальцев. Десять – восемь – пять, в глазах двоилось, троилось, отпускало. Медленно, но до меня доходило. Виктор Никифоров своим ртом: секс и я в одном предложении. Нельзя было расплескать эту мысль, нужно было донести до номера, до Детройта. Сохранить и рассмотреть, разобрать и собрать по-своему, для себя и своих нужд: стереотипных.
Еще выйти и вдохнуть.
Я пару минут постоял в кабинке туалета, уткнувшись лбом в дверцу, и понял, что очень-очень хочу обратно.
Вернулся и запил это.
– Говорят, в Шанхае на банкете был пилон, – Крис потерял три пуговицы с рубашки, а галстук оставил, – нас не было.
– Ха, – как будто одобрил я. Мол, жаль, конечно, мы бы о-го-го. О-го-го сколько надо было выпить, чтобы сказать «ха» и подмигнуть.
– Ха, – сказал Виктор и широко улыбнулся. Широко, но нервно, подрагивая уголками улыбки. И посмотрел на меня, а я на представителей ИСУ.
Вообразил, как неудобно бы вышло. Пилон, я, Виктор, Крис, потерянные пуговицы. Безумие.
Это я тоже запил. Потом не все четко помню, но кое-что – вполне.
Как с Плисецким сцепился: бильман или колечко, варварские методы русской балетной школы. Я его английский с трудом понимал, он – мой, но спорили до хрипоты.
Как взял Виктора за пуговицу и рассказал старую шутку про детские увлечения. Виктор не смеялся. Это можно понять: я так себе шутник.
Как в номере расправил галстук на вешалке, а костюм снять забыл.
Во сне Виктор улыбался моим историям и танцевал с Крисом фламенко. Я попросил: скажи еще раз. И Виктор, хорошо артикулируя, повторил: провал.

Утром душный номер давил на виски. Я думал о перелете и, как удобно было бы оставить голову в Сочи. Но разряженный телефон из-под подушки выудил.
У Криса нашлось фото, размытое, засвеченное бликами от люстры. На нем у меня торчит из кармана галстук, зато пиджак застегнут на обе пуговицы. Постарался: чтоб случайно не выпрыгнуть из него, если пилон подвезут. Рука Виктора то ли лежит на моей талии, то ли дразнит оптическим обманом.
Увеличил – одни пиксели. Я этого совсем не помнил. Случайный кадр, случайный жест, Виктор улыбался и обнимал, но Пхичита обнимал больше. Лучше? Дольше? В здравом уме и твердой памяти? Такая глупая детская обида накатила. Прижал кулаки к глазам и полежал, пока Челестино не заглянул без стука: вставай, собирайся, я все про тебя вчера, любитель жарких латинских ритмов, видел.

как тройняшки не смогли

Отношения с Детройтом у нас нестабильные. Я человек настроения, Детройт – тоже не подарок. Сегодня ты рад пустым улицам. Завтра тянет на лирику и дешевые метафоры.
Тогда ржавые пожарные лестницы на полых коробках домов больше всего похожи на твою карьерную.
Засмотрелся в окно автобуса на домашнюю арену Детройт Тайгерс. Вся утыкана аляповатыми тигриными головами с бейсбольными мячиками в зубах. Плисецкому бы понравилось. Арена, а город вряд ли. Петербург, говорят, тоже немножко декадентствует, но до Детройта ему, как до Чернобыля.
У нас приличный район, центр, дом в двух шагах от спортивной школы, молла и казино. Пхичит сказал, что я в своем Хасецу совсем жизни не видел, отмел мои варианты и выбирал жилье вдвоем с Челестино.
Пхичит жизни тоже не видел, но мама не велела. Так что плата за аренду ощутимо больше, чем через пару кварталов в сторону гетто. Квартира небольшая: две комнаты и кухня, где можно разойтись, если не жрать после шести. Над нами хоккеисты в перекроенном лофте. Когда друзей водят, мне кажется, на голову осыпается штукатурка, Пхичиту кажется, что я не люблю хоккей.
Квартиру Виктора я видел в выпуске русской передачи о невоспитанной съемочной группе. Оператор и ведущий заявляются будто бы без приглашения. Виктор стоит посреди комнаты босой, но с идеальной укладкой, в домашней майке от Бриони. Ровными кусочками нарезает сельдерей на кухонном столе, картинно кормит Маккачина ради продакт-плейсмента. Потом садится на синий диван, подпирает голову, облокотившись о спинку, и дает интервью для домохозяек. «Люблю собак и французскую кухню, соревнуюсь сам с собой». Ничего нового, зато каждый кадр, как глянцевая обложка. В глубине души я подозревал, что его любит камера, оказалось, Виктор по дефолту так выглядит.
Ролик запал мне в душу, но букет комплексов мешал фантазии разгуляться. В прежних, самых любимых и безопасных мечтах, за которые не было стыдно, мы с Виктором после моей победы становимся лучшими друзьями. Сидя на синем диване, пьем пиво, почему-то японское, и смотрим триатлон или кино из программы последнего Сандэнс. Там видно будет. Потому что там я буду смотреть в экран, а не на Виктора. Потому что мы хорошие друзья, и я уже насмотрелся. Украдкой. Такой уж я друг.
С Пхичитом, конечно, иначе, что совсем не умаляет его дружеских достоинств.
Пхичит встретил меня вычищенной хомячиной клеткой и свиным рулетом с мамиными специями прямо из Таиланда. Молча сел передо мной, уложив локти на стол. Весь Пхичит целиком – один воспаленный незаданный вопрос.
– Ну что?
– Долетели нормально.
– Это я рад за вас.
– Тряхнуло пару раз, Челестино даже не проснулся.
– Повезло.
– Сэндвичи давали резиновые.
– А тут не повезло.
– Надо было с ветчиной брать, – я мог виртуозно косить под дурачка, пока собеседник не отчаивался.
– Как Сочи зимой?
– Прохладно...
Подкатило позднее тоскливое сожаление: был в России, в России Виктора, из достопримечательностей видел дорогу от дворца спорта до отеля. В памяти телефона остались пальма в снегу и Крис, похабно подмигивающий из-за запрокинутой бутылки с водой.
– Мхм, – внимательно кивнул Пхичит. Я мог размякнуть после еды и выдать что-нибудь. А он затаился и терпеливо ждал – не дождался. Сделал фото – грущу с куском свинины в зубах – и не стал никуда выкладывать.

Национальные свалились на голову, как, бывало, поздний снег на Кюсю.
Риттбергер в короткой шел вторым прыжком, старый-добрый, тройной. Я выехал его, пошатываясь, и упал после: лодыжку прострелило. Попробовал встать, снова сел на задницу и понял, что отпрыгался.
К лавке в раздевалке прибило флегматичной обреченностью.
На произвольную не выйду – до свидания, Чемпионат Мира, сезон закончен, все свободны – расходимся. Ходить правда не получалось. Челестино вызвал такси и волоком меня дотащил, чтобы не напрягал ногу под наскоро наложенным компрессом.
Я завалился в угол сиденья к забытой газете и отрешенно листал новости: на первой ступеньке пьедестала стоял совсем молодой мальчик. Вспомнил свои бездарные шестнадцать и одаренные шестнадцать Виктора, Пхичита и всех тех, кого талант не обошел стороной. Решил, что поездка домой подождет, что хватит пыжиться, что самураям было виднее, как в этой жизни все устроено, но колледж лучше бы закончить. Последнее неожиданно отрезвило. Получу диплом, встану на ноги – на одну, как минимум, а там новый сезон, и вот он – точно финальный. Челестино планировал уйти на покой, съехать в Италию к большой итальянской семье и скорому прибавлению, Пхичит – в Бангкок, искать спонсоров для Хомяков на льду, я – на источники подай-принеси, банщик-менеджер, менеджер мочалок. Но это потом. Сначала сезон – помирать, так с фламенко.

Пхичит выложил в инстаграм мою ногу на табуретке. Набил руку: распухшая лодыжка выглядела так же живописно, как его завтраки с узорными звездочками вареной морковки. Лед, эластичный бинт, штанина закатана, и я на заднем фоне опять наворачиваю что-то не из положенного рациона. Скорбный и заблюренный.
Пхичит подписал фото «В неравной борьбе с лупом» и то и дело транслировал:
– Грустный смайлик и фужеры с шампанским от Джакометти.
– Много грустных смайликов от нового Чемпиона Японии Минами Кенджиро.
– Некий Виктор пишет, что, если поцелует, все пройдет.
Пхичит покосился, ухмыляясь своими подлыми глазами. Телефон остался в комнате на зарядке. Я независимо дернул плечом, отсидел еще минут десять и поковылял за ним.
«Поправляйся, Юри» написал Виктор. Я сделал капс и решил из врожденной вежливости написать «спасибо» со своего пустого, закрытого аккаунта. Носился с этой мыслью три дня, пока не стало совсем поздно.

Челестино вступил в сговор с травматологом и пресек блеяние про Азиатские игры. Мордовал Пхичита перед Четырьмя Континентами, а меня оставил наедине с щадящим режимом тренировок: чем бы дитя не тешилось.
Дитя тешилось тем же, чем и раньше. Обкатывало до посинения программу Виктора Никифорова. Поначалу без прыжков: дорожка, кораблик, бабочка, бабочка, бабочка. Моя индивидуальная доморощенная терапия. Зажмурься и представь флип. Как петь в расческу-микрофон. Приятно, когда со средней школы ничего не меняется.
Потом раскачался понемногу, тогда добрый доктор посмотрел страшными глазами и настоятельно посоветовал взять отпуск и отправиться домой.

Я выбрался в марте. Пять лет прошло, а банкетный зал навевал ту же уютную, ленивую скуку. Старые награды на тумбе, старый табурет в углу. Постоянные клиенты, потягивая саке, лениво требовали друг у друга пульт от плазмы. Под телевизором потрепанный путеводитель, с заложенной страничкой о Ю-топии. Источники Хасецу – лучшие, потому что единственные оставшиеся, домашняя еда, скидки для семей с детьми. Дом Юри Кацуки – местечкового медалиста. Мы позаботимся о вас.
В момент захотелось большую тарелку маминой стряпни, асахи из холодильника и не думать ни о чем больше, кроме того, что через пару часов снова разгребать с дорожки апрельский снег.
Минако тоже не изменилась, но ворчала, что еще лет через пять станет похожа на изюм. То разглядывала невидимые морщины на фронтальной камере, то возвращалась к видео.
Юко показала ей мой прокат произвольной Виктора. Я расслабленно носился по льду, не замахивался на квады и такой подлости не ждал. Юко сняла из-под полы и оставила телефон без присмотра.
– Лутц чуть не слила безобразие в интернет.
– А что? – недоумевала Минако. – Нет, давай покажем миру это великолепие.
– Пусть все видят?
– Пусть. Виктор будет в восторге.
– Это понятно.
– Приедет на Кюсю.
– В Хасецу.
– Первым рейсом.
– Завтра ты в онсен, а там уже Никифоров.
– Меня ждет?
– А кого? Голый.
– Ага.
– Он чтит традиции, поэтому не станет на источниках позориться в плавках.
– Ясное дело.
– Голый Никифоров.
– Перестань.
– Юри, я буду твоим тренером!
– Будь моим тренером, Виктор!
Смеялись, чуть сенча носом не пошел. Минако заснула, я выбрался на пробежку. До замка и обратно, по ступенькам, до приятной ломоты в коленях, которую ни в жизнь бы не одобрил лечащий врач. Посреди дороги присел на лавку и защелкал камерой.
«Спасибо» с закрытого аккаунта было бы дуростью. Я выложил в инстаграм Замок Хасецу и написал под фотографией Виктора с золотой медалью одно из сотен «Поздравляю».
ღ