этой заявке полгода. аж драббл - после бесплодной вечности хD

Майкл/Джеймс
ссора, молоко, кольцо для брэндон
пропаганда алкоголизма, какой-никакой рейтинг

~ 900 слов
– А может, и пора, – Майкл посмотрел мимо него мутным, насквозь алкогольным взглядом и непонятно улыбнулся.
И сразу стало ясно, что он обдумывал эту мысль не раз, а может, уже все для себя решил. Может, заказал приглашения на дорогих шершавых картонках или договорился с Алисией свалить на Ибицу ради церемонии.
И сразу стало ясно, что спрашивать про матримониальные планы не стоило, что сам себе Джеймс сейчас испоганил весь вечер.
Воображение стало в позу, понеслось галопом, и его понесло вперед и нахуй.
Представилось, что и кольцо уже наверняка было: то ли Алисия не носила его, чтобы разговоры не пошли раньше времени, то ли Майкл так и хранил его в шкафу под упаковкой серых носков и гавайскими рубашками. Что все, все-все решено.
Но я-то развелся, вспомнил Джеймс. С тех пор ему то и дело казалось, что Майкл понял намек, и теперь они на пути к чему-то большому, зыбкому пока, может, великой дружбе, единению, альянсу лучших собутыльников, где не будет колец и свадьбы Майкла.
План был хорош и теперь безнадежно похерен чужим скорым семейным счастьем. И Джеймса ослепило обидой. Горькой, забродившей, пьяной обидой на весь мир, Майкла, себя, свадьбы, на всех счастливых молодоженов и несчастных долбоебов, стыдливо подрачивающих на лучших друзей.
– Ну охуеть теперь, – просипел Джеймс, а Майкл не услышал, продолжая пялиться в пространство.
И тогда все это огромное, липкое, тяжело распиравшее грудную клетку, нашло выход и превратилось в некрасивую бессмысленную ссору.

В конце он стоял посреди кухни, а Майкл поднялся со скрипнувшего табурета, обошел его, не коснувшись. Загрохотал ботинками в прихожей и аккуратно прикрыл за собой входную дверь. Джеймс с тем же вымученным равнодушием аккуратно положил на стол телефон и сбил локтем полупустой стакан молока, стоявший тут с самого завтрака.
Тут же обессилел всем телом разом и сел. Но молоко начинало затекать под стол и под плиту, туда, где еще долго будет засыхать и шелушиться прокисшее желтое пятно. Он вывалил сверху полпачки салфеток.
Поднялся, положив на это все силы. Добрался до кровати и лег, не раздеваясь.
– Ебаное, блядь, молоко. Господи. Нахуй.
От душного стыда и усталости, распластавшей по кровати, он чувствовал себя удивительно трезвым, неповоротливым мешком дерьма.
Придумалось, что после этого конец всему. Майкл больше не придет. Он представил, что и правда не придет, в самом деле. Что это последняя джеймсова пьяная выходка. И что, может, оно и к лучшему: пусть катится.
– Пусть катится, – повторил он вслух. В груди заломило, задергало, к горлу подкатило, он невольно прижал костяшки к груди – значит, нет.

Дверь приоткрылась, щелкнул замок. Он не запер дверь.
Брать нечего, хотел сказать Джеймс. Но если вынести на помойку меня – дам на чай. Вошедший прошел по коридору вглубь.
– Спишь? – на кухне звякнуло, Майкл высунулся из-за дверного проема. – Ну спи.
Внутри поднялось и опустилось. Джеймс проглотил момент эйфории, подорвался, шатаясь от того, как резво встал.
Толкнул выходящего Майкла плечом в дверном проеме.
– Я не сплю.
– М.
От Майкла пахло куревом, как будто он торчал внизу под карнизом и дымил, и не одна сигарета ушла, прежде чем он смог подняться.
– Прости, я перебрал.
– Бывает.
За плечом Майкла белели промокшая каша салфеток и осколки.
– Я не бил посуду, – почувствовал необходимым оправдаться Джеймс.
– Я вижу, – хмыкнул Майкл.
Он то ли похлопал, то ли сжал джеймсово плечо, не зная, на что себя обрекает. Джеймс понял, что можно: и тоже вцепился в чужой рукав скованным полуобъятьем.
После бестолковой бури эмоций хотелось трогать, дышать уличным горьким Майклом.
И он поддался, как поддавался сегодня всем низменным, тупым, никчемным позывам.
Обхватил голову и попытался ненавязчиво ткнуться губами в щеку, в щетину и подышать. И почти вышло. Детский сад.
– … ты, блядь, делаешь? – не сразу опомнился Майкл.
– У меня фонарик в кармане, – доложил Джеймс. И понял, что это шутка, но не вполне. И вроде бы смутился, но его несло.
Майкл засмеялся или закашлялся, сухие звуки опалили волосы над ухом. Он крепко держал его за плечо, очень по-дружески, по-мужски, как если бы друзья мужики имели обыкновение неуклюже обжиматься, застряв посреди прихожей, упершись локтями в слишком близко подобравшиеся стены.
– Ну что ты делаешь? – мученически, почти нежно повторил Майкл, будто разговаривал с душевнобольным или смертельно пьяным.
Ну что я, по-твоему, делаю, подумал Джеймс.
Он так цеплялся за Майкла, что почти обнимал его. А теперь вдруг решился, отпустил кожаный рукав, потянул руку вниз, но в последний момент струсил и крепко ухватился за пряжку ремня. Она поползла вниз, вместе с джинсами.
Майкл процедил какое-то злое «да блядь», облокотил его о стену, сам наклонился, потерся лбом, веками о плечо: «Что ты за человек-мудак».
Потом крепко держал и не дал опуститься на пол, на колени, но позволил расстегнуть ремень и ширинку.
И сжимал зубами и губами кожу на шее, пока Джеймс лез в трусы и трогал, сжимал, торопливо, пока не запретили.
Джеймс чувствовал, как липнет к спине майка, как наливается багровый засос, как стоит у него колом на чужой гладкий, тяжелый член в руке.
В ушах шумела кровь, и, кажется, стонал он громче Майкла только оттого, что угадывал глухие вздохи и как бедра дергались навстречу, будто трахали его кулак.
Кончал Майкл, вдавив его собой в стену, совсем не давая больше двигать рукой. И так остался стоять с каким-то снова страдальческим стоном. Чертыхаясь и едва поглаживая синяк на шее.
Тяжесть в штанах соревновалось с тяжестью в груди. От чего ты сдохнешь сперва: от спермотоксикоза или сердечных болей, подумал Джеймс и пробормотал. Сначала неразборчиво, потом еще раз, обнаглев и четко проговаривая, раз сегодня ему все было можно и все прощалось:
– Не женись, а?
– Чего? – устало и оттого особенно искренне недопонял Майкл.
И сразу стало ясно, что никогда, никогда-никогда, он этого даже и не хотел.

@темы: тварьчество, крестики, графомань